Самолетик на плече

Новгород... Какой-то там век... Фото Евгения Никитина

В моей маленькой сумке 

всякая белиберда.

Как то: помада, 

не оставляющая следа,

Галчата с открытыми ртами,

Телефон со случайными 

голосами.

Где бы ни была лирическая героиня Анны Трушкиной – в Иркутске, Москве или Питере – она всегда говорит о беспомощности любви. Эта странная особенность терять то, что должно быть приобретено, постоянно напоминает нам, что Трушкина темна и загадочна в любви. Ты встречаешь правильного, доброго, но скучного мальчика и поэтому целуешься в подъезде с другим мальчиком, мрачным демоном. Это заглядывание по ту сторону добра и зла, это вечное сползание к Анубису приводит к тому, что человек видится одуванчиком, который сам не знает: я желтый свет или черная тьма.

Тут вроде и хочешь уйти, но ничего у тебя не получается. Потому что и утренний завтрак с кофе и овсяной кашей – это всего лишь вступление к чему-то новому, но постоянно повторяющемуся: смерть близкого человека, могила которого поросла ржавой травой, видится если не переходом в новый мир, то чем-то само собой разумеющимся, как уход любимого мужчины. Потому что если беда, то ее не существует, если есть боль, то ее нет. Потому что мы всегда вдвоем. Трушкина всегда вдвоем. Она не мыслит себя в одиночестве. Муза? Только муза не мыслит себя в одиночестве, потому что без нее невозможно.

Верни мне день, сбежавший 

молоком,

клубочком войлочным, 

потерянным зубком,

забытым словом, 

выплаканным раем.

Любовь как некоторое повторение если не ошибок, то того, что должно было случиться, потому что поэзия и музыка имеют право. Один поэт, два поэта, миллион поэтов. Имеют право по праву поэзии.

А если поэзия – это любовь, то ее неповторимость в каждом образе скорее вызывает досаду, чем радость, потому что слова тут излишни, хотя это и слова поэта. Лирическую героиню Трушкиной слова скорее поражают своей слепотой, потому что она может влюбиться не столько в носителя этой любви, сколько в носителя слова, но раз за раз она сталкивается с тем, что постоянно влюбляется не в того.

Уходит год, закончен круг,

звено смыкает цепь.

Мне нечего сказать ему,

он нем, он глух, он слеп.

Бездумный, безумный салют яркой, но, как кажется лирической героине, пустой жизни. Нет, это не пустая жизнь, это просто росток того, что нужно в творении, легкий выдох тепла, тихий вздох вечности, который может прийти только через любовь женщины.

Это то, за что простят на том свете, даже если тебя спросят, каких ты дел совершил больше: плохих или хороших. Если вообще спросят. Особенность Трушкиной в том, что она уверена: где-то там, где тьма станет светом или свет станет тьмой, где произойдет то, о чем мы даже не догадываемся, где надо сквозь мрак лететь к свету и бороться если не с собой, то со своими демонами, с нами будут разговаривать (ангелы?), причем будут разговаривать на всем понятном языке (санскрите?).

То есть Трушкина верит в то, что все закончится хорошо, но, видимо, эта вера любого творческого человека. За стих дают вечность. За симфонию ведут на Олимп. За пару гениальных строк тебя простят.

Девушка пишет записку 

на бересте.

Новгород. Двенадцатый век.

«Приходи. Приплывай 

по большой воде.

Ты прости, аще тон мой задел.

Почему ты покинул меня? 

Я тебе не враг».

Анна Трушкина. Девушка пишет на бересте: стихи.– Иркутск: Востсибкнига, 2025. – 144 с.

Трушкина – это проблема невыносимости любви как образа жизни, когда ты не то что можешь любить, не то что хочешь любить, не то что без этого не можешь, а ты просто должен любить. И уже не тебе выбирать, кого любить и как любить: тебе укажут и подскажут.

Маленький самолетик

сел на мое плечо.

Вот сейчас откроется дверь и на пороге появится он, а тебе вечные семнадцать, даже не семнадцать, а шестнадцать с половиной, а мама опять не пустила тебя гулять, и надо готовиться в институт, но это же он, он ждал, он летел, он шел, он мог и хотел, и это линия судьбы, и поэтому так надо. Не жизнь, а вечная книжка.

Книжка,

в которой написано

«постоянно думаю о тебе».

Книга «Девушка пишет на бересте» вышла в Иркутске, хотя Иркутск – это скорее то, от чего можно оттолкнуться. Тут и там всплывает Ангара, и снег, и ветер, и мороз, и лед, но это не тот лед, от которого скользишь от стиха к стиху, а некая основа. Человек всегда хочет рассказать, откуда он вышел, но хотя Иркутску и посвящен целый раздел, он остается фоном для поэта. Потому что главное в этой книге – чувство.

Алушта